У меня много друзей, но сегодня расскажу о самом старинном приятеле. Мы познакомились в 1943 г, в далеком и зарубежном ныне городе Семей, тогда его называли Семипалатинск. Шел второй год войны, а мне было уже шесть лет. Недавно вместе с мамой и бабушкой мы на потертой полуторке выбрались через весеннюю Ладогу за кольцо Ленинградской блокады, и тащились на восток в набитых товарных вагонах. Путь был тяжелый, длинный, но не такой голодный, как жизнь в Питере. Багаж не приветствовался, поэтому женщины, уезжая, надевали на себя столько одежек, сколько влезало на сжатое голодом тело.
Когда вагоны останавливались, подходили местные жители и начинался торг. Предлагали картошку, белые диски молока, замороженного в деревянных плошках, сало, куриц и жмых. Я считал жмых большим лакомством, но получал его крайне редко, а молочные льдинки мне совсем не нравились. Сейчас забавно вспоминать, эти торги, денег было мало, и в ход шла одежда, которую снимали с себя прямо у вагонов. Так была однажды куплена ощипанная курица, моя бабушка держала ее вниз головой за тощую ногу, пока мама стаскивала через голову очередное платье, понравившееся куриной хозяйке.
Много было всякого, смешного, страшного, печального. Что-то украли по дороге, что-то потерялось. Молодые лейтенанты попросили посуду, им дали эмалированные кружки, из которых потом долго нельзя было пить, так они пропахли тройным одеколоном. Готовили еду на неизменных керосинках, а на остановках бегали с чайником за кипятком. На вокзале в Новосибирске патруль ''допрашивал’’ в комендантском закутке молодого вора, он так орал, что весь вокзал его жалел, но молчали, только переглядывались.
В конце концов, мы осели в Семипалатинске и счастливо зажили в деревянной хибаре на территории артиллерийского училища, в котором до войны преподавал муж бабушкиной сестры. Разместиться семерым в маленькой комнате было не просто, поэтому спать ложились поперек кроватей, подставив под ноги скамью и стулья.
Близких друзей у меня так и не появилось, детей было не очень много и все, обычно, из многодетных семей, а поэтому замкнуты на своих. Но компании собирались, мы путешествовали на Иртыш, холодный, быстрый и опасный даже издали. А еще неподалеку был старый стадион, под деревянными трибунами которого было темно, пыльно и загадочно, как внутри пирамид. Там совершались таинственные для нас дела, ютились какие-то темные личности, и надо было не хлопать ушами, чтобы успеть вовремя убежать в случае опасности. Хотя ничего плохого за все время так и не случилось. Однажды, там даже устроен был стриптиз.
Модной игрой тогда были бабки, которые назывались мягким словом “альчики”, они служили у ребятишек обменной монетой, правда, увлечение это неожиданно довольно быстро прошло . Бабки попадались очень красивые, гладкие, раскрашенные. иногда залитые свинцом, они своими завитками так и соблазняли покрутить их, зажав между большим и указательным пальцами. Вот такая валюта и была в складчину собрана для одной незнакомой мне девицы лет шести, которую наш семилетний вожак сумел подрядить на артистическое выступление. Бабки лежали в клетчатой кепке, все без обмана, мы впятером сидели под трибунами в нескольких шагах от девицы, стоящей на солнышке спиной к старому, дощатому забору стадиона. На ней была коротенькая маечка и трусики, которые и были ею сняты после долгих зрительских понуканий и угроз забрать альчики назад. Она постояла голенькая перед нами несколько долгих дыханий, схватила свой гонорар и исчезла с трусиками в руке.
Но самой интересной авантюрой были походы на свалку, идти приходилось довольно далеко, причем ничего особо ценного найти мне так и не удалось, самые лучшие находки выбрасывались бабушкой безжалостно. Свалка порождала легенды о найденных кусочках шлака, расколотых и подключенных к наушникам с антенной, чтобы слушать радио без всяких батареек и электричества. К этим рассказам относились с большим недоверием, как и к басням о кино по проводам, которое кто-то видел еще дома, в Москве, в большом ящике. Позже оказалось, все это правда, но слов таких в то время еще не было - детектор, телевизор... Вот и не верили - просто чушь какая-то, болтают, не зная что...
Там, на свалке мы и встретились, фигурка валялась в мусоре, маленькая, не больше двух суставов мизинца. Он пережил, видно, свою войну и потерял в этой битве обе ноги, но довольно уверенно мог стоять на том, что осталось, как это и полагалось в те суровые времена. Мы сразу подружились, хоть и не были официально представлены и имен не называли. Я до сих пор зову его Друг, а он ко мне никак не обращается, но смотрит добродушно с загадочной восточной усмешкой. Подозрительные выпуклости на груди меня не смущают до сих пор, ну, скрестил человек руки, так и что? Не стал я разбираться из каких он там тюркских зверушек, друг - он просто друг, без затей.
Никаких игрушек больше не было, хотя изменял я частенько, уходя в книжные запои. Как раз в эту пору научился читать по затрепанному, еще дореволюционному приложению к "Ниве", с ятями и без малейшего намека на идеологию, нашел это сокровище на чердаке соседнего дома.
Но Друг не обижался, он вернулся к военной службе и лихо гонял по холмам ватного одеяла на танке, сделанном из старого выключателя. Я был по совместительству командиром танка, верховным главнокомандующим и двигателем боевой машины, привязанной к черной нитке.
9 мая в 1945-м стоял яркий солнечный день, но было совсем не жарко. Левитан, за голову которого немцы в 41-м установили награду в 250 тысяч марок, раскатисто вещал в репродукторе : "Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершилось! Германия полностью разгромлена!" В Москве к 22-00 собирали Салют Победы, а мальчишки решили отметить этот день боевым купанием в холодном, майском Иртыше, что казалось тогда неким свершением, не очень эпохальным, конечно...так, по возможностям.
А осенью мы с Другом уже пошли во второй класс Ленинградской школы №186, что у Литейного моста и были вместе еще несколько лет, пока он не улегся спать в небольшую коробочку, обитую изнутри чем-то мягким и алым. Просыпался редко и не надолго, дел серьезных все не попадалось, так, больше суета какая-то.
Но, наконец, пришло время осваивать компьютер, и Друг забыл про сон, теперь он бессменно стоит на верхней планке монитора, делает вид, что руководит соседней web-камерой, и надо признать, камера работает бесперебойно, Видно, правильно говаривала моя бабуля: "Мастерство не пропьешь". Про мастерство - это точно о Друге, а водку при мне он ни разу не пьянствовал, знает дисциплину, хотя я ему ничего не запрещаю, зачем обижать ветерана. Вот так и живем душа в душу.
Когда вагоны останавливались, подходили местные жители и начинался торг. Предлагали картошку, белые диски молока, замороженного в деревянных плошках, сало, куриц и жмых. Я считал жмых большим лакомством, но получал его крайне редко, а молочные льдинки мне совсем не нравились. Сейчас забавно вспоминать, эти торги, денег было мало, и в ход шла одежда, которую снимали с себя прямо у вагонов. Так была однажды куплена ощипанная курица, моя бабушка держала ее вниз головой за тощую ногу, пока мама стаскивала через голову очередное платье, понравившееся куриной хозяйке.
Много было всякого, смешного, страшного, печального. Что-то украли по дороге, что-то потерялось. Молодые лейтенанты попросили посуду, им дали эмалированные кружки, из которых потом долго нельзя было пить, так они пропахли тройным одеколоном. Готовили еду на неизменных керосинках, а на остановках бегали с чайником за кипятком. На вокзале в Новосибирске патруль ''допрашивал’’ в комендантском закутке молодого вора, он так орал, что весь вокзал его жалел, но молчали, только переглядывались.
В конце концов, мы осели в Семипалатинске и счастливо зажили в деревянной хибаре на территории артиллерийского училища, в котором до войны преподавал муж бабушкиной сестры. Разместиться семерым в маленькой комнате было не просто, поэтому спать ложились поперек кроватей, подставив под ноги скамью и стулья.
Близких друзей у меня так и не появилось, детей было не очень много и все, обычно, из многодетных семей, а поэтому замкнуты на своих. Но компании собирались, мы путешествовали на Иртыш, холодный, быстрый и опасный даже издали. А еще неподалеку был старый стадион, под деревянными трибунами которого было темно, пыльно и загадочно, как внутри пирамид. Там совершались таинственные для нас дела, ютились какие-то темные личности, и надо было не хлопать ушами, чтобы успеть вовремя убежать в случае опасности. Хотя ничего плохого за все время так и не случилось. Однажды, там даже устроен был стриптиз.
Модной игрой тогда были бабки, которые назывались мягким словом “альчики”, они служили у ребятишек обменной монетой, правда, увлечение это неожиданно довольно быстро прошло . Бабки попадались очень красивые, гладкие, раскрашенные. иногда залитые свинцом, они своими завитками так и соблазняли покрутить их, зажав между большим и указательным пальцами. Вот такая валюта и была в складчину собрана для одной незнакомой мне девицы лет шести, которую наш семилетний вожак сумел подрядить на артистическое выступление. Бабки лежали в клетчатой кепке, все без обмана, мы впятером сидели под трибунами в нескольких шагах от девицы, стоящей на солнышке спиной к старому, дощатому забору стадиона. На ней была коротенькая маечка и трусики, которые и были ею сняты после долгих зрительских понуканий и угроз забрать альчики назад. Она постояла голенькая перед нами несколько долгих дыханий, схватила свой гонорар и исчезла с трусиками в руке.
Но самой интересной авантюрой были походы на свалку, идти приходилось довольно далеко, причем ничего особо ценного найти мне так и не удалось, самые лучшие находки выбрасывались бабушкой безжалостно. Свалка порождала легенды о найденных кусочках шлака, расколотых и подключенных к наушникам с антенной, чтобы слушать радио без всяких батареек и электричества. К этим рассказам относились с большим недоверием, как и к басням о кино по проводам, которое кто-то видел еще дома, в Москве, в большом ящике. Позже оказалось, все это правда, но слов таких в то время еще не было - детектор, телевизор... Вот и не верили - просто чушь какая-то, болтают, не зная что...
Там, на свалке мы и встретились, фигурка валялась в мусоре, маленькая, не больше двух суставов мизинца. Он пережил, видно, свою войну и потерял в этой битве обе ноги, но довольно уверенно мог стоять на том, что осталось, как это и полагалось в те суровые времена. Мы сразу подружились, хоть и не были официально представлены и имен не называли. Я до сих пор зову его Друг, а он ко мне никак не обращается, но смотрит добродушно с загадочной восточной усмешкой. Подозрительные выпуклости на груди меня не смущают до сих пор, ну, скрестил человек руки, так и что? Не стал я разбираться из каких он там тюркских зверушек, друг - он просто друг, без затей.
Никаких игрушек больше не было, хотя изменял я частенько, уходя в книжные запои. Как раз в эту пору научился читать по затрепанному, еще дореволюционному приложению к "Ниве", с ятями и без малейшего намека на идеологию, нашел это сокровище на чердаке соседнего дома.
Но Друг не обижался, он вернулся к военной службе и лихо гонял по холмам ватного одеяла на танке, сделанном из старого выключателя. Я был по совместительству командиром танка, верховным главнокомандующим и двигателем боевой машины, привязанной к черной нитке. 9 мая в 1945-м стоял яркий солнечный день, но было совсем не жарко. Левитан, за голову которого немцы в 41-м установили награду в 250 тысяч марок, раскатисто вещал в репродукторе : "Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершилось! Германия полностью разгромлена!" В Москве к 22-00 собирали Салют Победы, а мальчишки решили отметить этот день боевым купанием в холодном, майском Иртыше, что казалось тогда неким свершением, не очень эпохальным, конечно...так, по возможностям.
А осенью мы с Другом уже пошли во второй класс Ленинградской школы №186, что у Литейного моста и были вместе еще несколько лет, пока он не улегся спать в небольшую коробочку, обитую изнутри чем-то мягким и алым. Просыпался редко и не надолго, дел серьезных все не попадалось, так, больше суета какая-то.
Но, наконец, пришло время осваивать компьютер, и Друг забыл про сон, теперь он бессменно стоит на верхней планке монитора, делает вид, что руководит соседней web-камерой, и надо признать, камера работает бесперебойно, Видно, правильно говаривала моя бабуля: "Мастерство не пропьешь". Про мастерство - это точно о Друге, а водку при мне он ни разу не пьянствовал, знает дисциплину, хотя я ему ничего не запрещаю, зачем обижать ветерана. Вот так и живем душа в душу.
Р.Е.Родкин
СПБ 2011
СПБ 2011
Возврат
